Личный! Айви, удачный вариант бывает только личным.
Посуда после обжига наполняет себя сама, только сама.
А всякие там "туданеходи, сюдаходи" - это для мальков, имхо.
Но спасибо за точность и даже чеканность формулировок. Это правильно.
Для этих отвратительных бабок в ботах потолкаться в толпе в часы пик - самое доступное средство почувствовать себя живыми и причастными к нам, ко всем этим торопыгам... Ну, хоть как-то...)))
А их походы по магазинам, поликлиникам, аптекам? Это же пестня... Ещё та.
Smith писал(а):
Личный! Айви, удачный вариант бывает только личным.
что означает личный ?
ведь воспитание во всех формулировках имеет общие элементы, в частности социум, общество и взаимодействие с ним.
или личный означает, что человек должен сам выбирать, кто для него общество, а с остальными человеками просто не иметь дел...
или иметь, но плевать на их интересы, требования, мнения и все прочее...
и какой тогда они обретают статус, враги, недруги, серая масса...
много вопросов, Смит, и очень мало ответов )
Интересно как всё многообразие ожиданий свели к частному случаю сожалений. Тренд современности, что ли ставить телегу впереди лошади? Хотя сам материал, безусловно, будет полезен для самопонимания.
"Подумай, как трудно изменить себя самого, и ты поймешь, сколь ничтожны твои возможности изменить других." Вольтер
Математик Алексей Савватеев о невозможности демократии, работе парламента и декартовом произведении
С точки зрения математики утверждение, что теорема Эрроу (Arrow’s impossibility theorem) — это теорема о невозможности демократии, является ложным. Демократия и монархия имеют давние интеллектуальные традиции, и у каждого режима свои плюсы и минусы. На самом деле теорема Эрроу утверждает, что универсальный политический процесс невозможен, то есть не существует универсального ящика, куда можно сложить мнения всех, кто принимает решения, повернуть ручку и выдать то, что называется общественным мнением.
Требования к правилу коллективного выбора
В парламенте 450 человек. Каждый из них имеет то или иное мнение относительно того, как ранжировать общественные проекты. Допустим, через Берингов пролив планируется построить мост, и я этот проект — назовем его «проект А» — очень поддерживаю, потому что мне хочется, чтобы два континента были соединены железной дорогой. Идея проекта В заключается в том, чтобы предварительно провести железную дорогу на Чукотку. Проект C — это мост на Сахалин, а проект D — туннель от Гузерипля до Красной Поляны, который пробьет Кавказский хребет (этот проект, кстати говоря, обсуждался еще в Советском Союзе).
Парламентарии начинают размышлять: «Если будет благоприятная экономическая конъюнктура на рынке нефти и газа и у нас хватит средств на реализацию двух из четырех проектов, какие же выбрать? Если будет плохая конъюнктура, то хватит средств только на один проект, а значит, нужно понять, какой проект лучший из четырех. А если средств хватит на реализацию трех проектов из четырех, то какие взять?» Универсальный вопрос состоит в том, как ранжировать четыре проекта. Если парламент даст обществу готовый ответ, как он распределил проекты по степени значимости, то все остальное будет делом техники: сколько бюджета выделят, на столько проектов и хватит.
Формальной задачей является обработка начальных представлений каждого из 450 парламентариев относительно того, как ранжируются проекты A, B, C, D, в «представление общества» на выходе. Каждый парламентарий подает свой список, в котором проекты как-то им упорядочены, и все 450 списков помещаются в «машинку», из которой на выходе автоматически выскакивает список из четырех проектов, ранжированных определенным образом. И общество говорит, что полученный результат — окончательный список, в котором были учтены мнения всех 450 парламентариев, — соответствует общественному мнению.
Чего же, собственно, не существует? Не существует универсальной функции f, которая отображает любые начальные данные в конечные и удовлетворяет требованиям. Первое требование состоит в следующем: если во всех 450 поданных списках проект A стоит выше, чем проект B, тогда и в том списке, который будет означать предпочтения общества (то есть в значении функции от 450 переменных), A тоже должен стоять выше B. Иными словами, если каждый парламентарий считает, что мост на Сахалин лучше, чем мост через Берингов пролив, естественно предположить, что и общество, которое представлено этим парламентом, считает так же.
Может быть так: один парламентарий считает, что мост на Сахалин — лучший вариант, проект моста через Берингов пролив стоит у него на втором месте, а остальные два занимают третье и четвертое место; а другой парламентарий считает, что на самом деле лучшее — это туннель от Гузерипля до Красной Поляны, на втором месте — железная дорога на Чукотку, потом мост на Сахалин, а в конце — мост через Берингов пролив. Но это уже не так важно, потому что они единогласны в том, что мост на Сахалин важнее, чем мост через Берингов пролив. В этом случае общество тоже должно так считать. Это требование на функционал.
Второе требование сложнее: необходимо, чтобы для оценки пары проектов информация, которая учитывалась функционалом, включала только список оценок конкретной пары проектов всеми членами общества. До этого речь шла о том, что если все считают, что проект А лучше, чем проект В, то на выходе мы получим то же самое мнение. Получается, что первое требование нормативное.
Второе требование позитивное. Я не могу сразу сказать, какой проект лучше — В или С, — но точно знаю, что достаточно проанализировать пару «проект B и проект C» у каждого из 450 парламентариев: для первого парламентария проект В лучше, чем проект С, для второго — проект С лучше, чем проект В, для третьего — В лучше С и так далее. Этой информации достаточно, чтобы понять, какой проект из этой пары общество считает лучшим.
Если входные данные, списки, а также представления каждого парламентария о ценности проектов меняются, но упорядочение проектов B и C остается прежним (например, те, кто считал, что B лучше C, по-прежнему придерживаются такого мнения), то результат после применения функционала тоже может поменяться, но только относительно остальных двух проектов — A и D. B и C должны остаться в том же порядке, в котором были. Они могут оба перепрыгнуть наверх или вниз, между ними могут влезть проекты A и D. Но если до этого B было лучше C и все изменения не касались этой пары, то и на выходе В тоже будет лучше C.
Функционал коллективного выбора
Существует огромное множество функционалов — отображение декартова произведения множеств, то есть это множество всех ранжирований, в котором 24 элемента, в 450-й степени (24450). Таких множеств множества всех ранжирований, которое можно представить как 24 в степени 24450, то есть таких функционалов тех функционалов, которые удовлетворяют двум нашим требованиям, а именно Парето-оптимальности и независимости от посторонних альтернатив, у нас ровно 450.
Как они устроены? У нас 450 парламентариев. Первый функционал говорит, что общественное мнение совпадает с мнением первого парламентария, а остальные 449 парламентариев всегда и во всех случаях игнорируются: подставляются 450 списков, все выкидываются, а список первого парламентария считается мнением общества. Первые два требования абсурдным образом соблюдаются.
Второй функционал состоит в том, что «диктатором» парламента объявляется второй парламентарий. Тогда все списки во всех случаях всегда выкидываются, а список второго парламентария объявляется мнением общества. Так происходит с каждым парламентарием, и каждому соответствует его собственный диктаторский механизм, когда он объявляется «диктатором», а мнение остальных полностью игнорируется. В этом и заключается утверждение теоремы Эрроу, что по-другому нельзя.
Важно отметить, что теорема Эрроу верна, только если количество альтернатив три и более. В нашем случае их было четыре: A, B, C, D, и теорема Эрроу работала. Но если рассматриваемых альтернатив только две, тогда теорема Эрроу неверна: один из недиктаторских механизмов — это голосование по большинству, которое удовлетворяет обоим требованиям, но дополнительно предполагает, что парламентариев должно быть нечетное количество.
Таким образом, если альтернатив больше трех, то функционалов общественного выбора, которые удовлетворяют естественным условиям — Парето-оптимальности и независимости от посторонних альтернатив, — ровно столько, сколько парламентариев, а каждый функционал общественного выбора диктаторский: «диктатором» назначается конкретный человек, и его выбор объявляется выбором общества.
"Подумай, как трудно изменить себя самого, и ты поймешь, сколь ничтожны твои возможности изменить других." Вольтер
Чем левый либерализм отличается от правого?
Кирилл Мартынов
Философ Кирилл Мартынов о позитивной дискриминации, системах налогообложения и принципах честного рынка
Левые и правые в политике часто определяются в зависимости от своего отношения к государственному вмешательству в экономику. Правые, как правило, хотят, чтобы правительство имело как можно меньше возможностей влиять на их жизнь. Левые отстаивают право государства на защиту социальной справедливости и приветствуют прогрессивные социальные изменения.
В реальной политической жизни левые и правые либералы могут довольно сильно отличаться друг от друга. Единственная причина, по которой их можно путать сегодня, связана с тем, что они исторически обозначаются одним и тем же термином, а это, в свою очередь, связано со сложной историей либерализма в XIX и XX веках. Все либералы ценят индивидуальную свободу, но пути достижения этой цели они видят очень по-разному. И если бы мы придумывали более разнообразные названия для своих политических идеологий, путаницы стало бы меньше.
Правый либерализм
Правые либералы выступают за свободу контрактов в широком смысле слова. С их точки зрения, любой разговор о человеческой свободе и других ценностях должен начинаться со статуса частной собственности, с ее неприкосновенности и возможности собственника распоряжаться своими активами, приобретенными законным образом. Эта традиция в предельном случае предполагает, что единственно достойная цель, которая может стоять перед обществом, — максимальное дерегулирование всех честных и свободных контрактов. Мир рыночных отношений в этой логике — это всегда наилучшее общество из тех, к которым можно стремиться.
Правый либерализм называют также классическим либерализмом. Эта традиция достигает расцвета в середине XIX века. В течение большей части следующего столетия эта идеология не получала существенной поддержки граждан в западных демократиях. Это объясняется «провалами рынка», многочисленным кризисами капиталистической экономики и, в частности, Великой депрессией, ответом на которую стало кейнсианство. В конце 1970-х наступил второй расцвет классического либерализма, хотя и в других исторических декорациях.
В этот момент появляется термин «неолиберализм». Правые либералы никогда так себя не называли, зато их критики слева поспешили прилепить этот ярлык. Сами себя неолибералы видели консерваторами, борцами за американские ценности, сторонниками здравого смысла и свободного рынка. Неолибералы хотели дерегулировать рынки и снизить влияние государства на все сферы экономики. Основным инструментом для них стала массовая приватизация: транспорт, здравоохранение, образование были массово приватизированы в 1980-х годах. Типичными примерами такой политики были правительства Рональда Рейгана в США и Маргарет Тэтчер в Великобритании.
Либертарианство
Либертарианство можно считать ветвью классического либерализма, развивающейся в XX веке, причем скорее в качестве теоретической идеи, чем в качестве реального политического проекта. Хотя часто основоположницей этой политической философии называют популярную писательницу Айн Рэнд, я бы сказал, что она скорее стала вдохновительницей для симпатизирующей публики, а настоящие интеллектуальные корни либертарианства связаны с австрийской экономической школой: Фридрихом фон Хайеком, Людвигом Мизесом, Мюрреем Ротбардом. Либертарианцы считают, что наилучшее общество может быть описано при помощи простейшего набора правил: все свободные контракты разрешены, любое неспровоцированное насилие должно пресекаться.
При этом либертарианцы могут занимать более радикальную позицию, чем их предшественники. Так, критики классического либерализма в XIX веке обвинили его в том, что для либерала государство не более чем ночной сторож. Философам вроде Джона Стюарта Милля это сравнение понравилось. Действительно, зачем же еще нужно государство, если не для нашей безопасности? И разве разумные люди будут передавать правительству дополнительные функции сверх этого необходимого минимума? Однако в современной либертарианской традиции идет дискуссия о целесообразности государства как такового, в любом виде. Сторонники минимального государства спорят с анархо-капиталистами: последние считают, что и сферу безопасности может регулировать рынок (подробный анализ этого сюжета представлен в работе Роберта Нозика «Анархия, государство и утопия»).
Классические либералы никогда не видели в государстве смертельного врага: оно должно быть ограничено и сбалансировано, но не более того. В классическом либерализме государство рассматривается как защитник прав собственности, который обеспечивает физическую безопасность и защиту от внешних угроз с помощью институтов полиции и армии. Также государство выполняет важную функцию обеспечения контрактов и безопасности сделок: когда одна сторона, заключив контракт на честных условиях и добровольно, осознанно его не выполняет, государство должно иметь возможность вмешаться и вынудить сторону исполнить контракт.
Левый либерализм
Ключевой вопрос для левых либералов — это поиск компромисса между справедливостью и свободой. Если все безусловно свободны и никаких правил сверх этого не существует, то не приведет ли это в итоге к неравенству и коллапсу общества? Если есть устойчивое богатое меньшинство, то почему, например, оно не может уничтожить демократические институты за счет прямого подкупа политиков и избирателей? Позиция левых либералов двойственная: они не против частного предпринимательства и рынка, но хотят быть уверенными в том, что его развитие не приведет к неприемлемым последствиям вроде недоступности современного образования для большей части граждан.
Левые либералы появились позже, чем классический либерализм, так что их могут еще называть «современными». Если для правых либералов главная тема — свободный рынок, то левые чаще всего говорят о поддержке угнетенных меньшинств. Если вы слышите критику либералов, особенно в нынешнем американском контексте, то, как правило, имеется в виду именно эта их черта: они, дескать, слишком много думают о меньшинствах и забывают о большинстве. Радикально настроенные критики могут называть их социалистами, даже коммунистами.
Типичным примером леволиберального правительства была администрация Обамы в США. Скандинавские правительства последних десятилетий тоже можно описать как леволиберальные, если не социал-демократические (последняя позиция предполагает усиление акцента на государственном регулировании экономики, хотя разницу между левыми либералами и социал-демократами не всегда можно проследить).
Основной спор
Полемику между левыми и правыми либералами можно свести к двум измерениям: вопросам о налоговой системе и позитивной дискриминации. Левые либералы исторически выступают за прогрессивную шкалу налогообложения и разумно высокий уровень налогов для тех, кто зарабатывает очень много или у кого очень много собственности. Эта дискуссия вновь актуализировалась сейчас, в частности, под влиянием работы Томаса Пикетти «Капитализм в XXI веке», в которой показано, что вместе с замедлением темпов глобального экономического роста уровень неравенства растет по всему миру. Правые либералы отвечают, что любые налоги, которые люди платят сверх тех услуг, которые им оказывает государство, — это грабеж. Я могу платить высокие налоги при условии, что понимаю, что мне государство возвращает взамен, — например, в виде современной армии или эффективной полиции. Но идея перераспределения доходов от богатых к бедным при помощи бесплатного здравоохранения, образования и каких-то других систем, с точки зрения правых либералов, является аморальной. Мы можем помогать другим людям, если сами этого хотим. Но это не должно быть принуждением со стороны государства.
Правые либералы утверждают: если вы выступаете за честный рынок, вы полагаете, что у всех индивидов на старте одинаковые условия. А больше ничего для свободы и справедливости не нужно — любое вмешательство сделает только хуже. Поэтому правые либералы выступают против разных форм позитивной дискриминации: специальные условия никому не нужны. Талантливый человек из плохого района все равно сможет многого добиться в жизни, если у всех равные возможности. Даже если это будет тяжелее, чем его богатому сверстнику. При этом для правых либералов всегда очень важна тема благотворительности. Если ты богатый человек и хочешь поделиться своими деньгами, никто этого не запрещает. Это твой частный выбор, и ты как разумный рыночный агент можешь распоряжаться своими деньгами по собственному усмотрению.
У леволибералов универсального ответа на все проблемы в стиле «рынок все отрегулирует» нет, они считают, что нужно каждый раз искать баланс индивидуальных свобод и общественного блага. Когда мы принимаем решение относительно, например, квоты для женщин в парламенте, нужно думать о том, как эти квоты должны быть устроены, действительно ли они нужны, действительно ли так будет лучше. Из леволиберальной перспективы проще критиковать социальные практики, которые нас окружают. Когда леволибералы выступают за ограничение оборота оружия, они апеллируют к тому, что государство должно это регулировать ради общей безопасности. Правые либералы будут говорить, что это просто рынок и вмешиваться не надо: если пистолет может купить каждый, мы в равных условиях.
Особенности американской политической системы
Путаница в разновидностях либералов возникает из особенностей американской политической системы, где исторически сложилась двухпартийная система. В нынешнем виде она стабилизировалась в 60-х годах XX века, и в ней либералы — это те, кто выступает, с одной стороны, за личные свободы, а с другой — за вмешательство государства в экономическую и общественную жизнь ради установления справедливости. Американские консерваторы — это те, кто выступает за набор «традиционных американских ценностей», куда включается частная собственность и свобода предпринимательства, но также право на владение оружием, запрет на аборты и разрешение смертной казни для преступников. В США под либералами имеются в виду леволибералы, а правые либералы называются консерваторами.
Американская политическая система до такого состояния дошла в результате очень специфической истории: европейские политические системы складывались иначе. В США была проблема черного меньшинства, и, если государство оставалось в стороне, черное меньшинство даже после отмены рабства все равно оказывалось дискриминированным. Поэтому государство вмешивалось в дела особенно южных штатов, чтобы устанавливать единые правила в отношении меньшинств и представителей этнического большинства. Республиканцы, бывшая партия Линкольна, выступала за невмешательство государства в дела штатов и крупного бизнеса и постепенно начала отождествлять себя с консервативными ценностями. Демократическая партия стала партией «большого государства». Получилось, что партийная система развернулась: в XIX веке республиканская партия была прогрессивной, а в середине 1950-х годов из-за спора о том, где кончаются полномочия государства, ситуация поменялась. В силу исторического пути, который проделали республиканцы и демократы, праволибералы в США оказываются одновременно еще и культурными консерваторами.
Заключение: истоки либерализма
У обеих ветвей либерализма общий источник — французская и американская революции. Это антиавторитарные и эгалитарные идеологии, которые не приемлют насилия. Обе идеологии считают, что свобода человека — это очень важно. Но у праволибералов очень четкая причинно-следственная связь: нет собственности — нет свободы, нет свободы — нет справедливости. Как только вы начинаете изымать у кого-то собственность, социальная жизнь разваливается. Леволибералы считают, что, если, условно говоря, ваша свобода заключается в том, что 1% людей владеет всей собственностью на планете, на самом деле никто не будет ни свободен, ни счастлив.
"Подумай, как трудно изменить себя самого, и ты поймешь, сколь ничтожны твои возможности изменить других." Вольтер
Социальный интеллект: Какие навыки помогают нам налаживать связи. И можно ли его развить
ПРИ СЛОВЕ «ИНТЕЛЛЕКТ» мы привыкли думать в первую очередь о количестве знаний и навыков. Например, об умении быстро анализировать поток информации или склонности к логическому мышлению — всём том, что ассоциируют с тестами на IQ. Между тем сегодня считают, что такой подход не универсален, а понятие интеллекта складывается из разных когнитивных навыков — не только тех, что связаны с логикой и способностью быстро запоминать большие объёмы данных. Например, говорят об эмоциональном интеллекте — мастерстве разбираться в собственных и чужих эмоциях, чтобы поступать корректно. Разбираемся с ещё одним важным явлением — социальным интеллектом.
АЛЕКСАНДРА САВИНА
Кто придумал это понятие
Сам термин ввёл в обиход американский психолог Эдвард Ли Торндайк. «Социальный интеллект ярко проявляется в детской, на игровой площадке, в бараках, на фабриках и в торговых залах, но избегает стандартизированной, формальной обстановки лабораторий», — писал он в журнале Harper’s Monthly Magazine в 1920 году. Он противопоставлял социальный интеллект другим видам интеллекта: абстрактному, благодаря которому мы понимаем и анализируем идеи, и техническому, благодаря которому мы разбираемся с конкретными объектами. Психолог считал социальный интеллект «способностью понимать мужчин и женщин, мальчиков и девочек и правильно обращаться с ними — вести себя мудро в отношениях с людьми». Именно Торндайк отметил, что для карьерного успеха недостаточно одних знаний — нужны и другие навыки, которые помогут взаимодействовать с людьми: «Лучший механик завода может потерпеть неудачу как бригадир из-за недостатка социального интеллекта».
Вслед за Торндайком понятие начали развивать и другие учёные. Например, в те же двадцатые годы исследователи Мосс и Хант определили социальный интеллект как «способность ладить с другими». Канадский психолог британского происхождения Филипп Вернон дал явлению более обширное определение — «способность ладить с людьми в целом, социальные техники и возможность ощущать себя комфортно в обществе, определённые знания о социальной сфере, восприимчивость к стимулам со стороны других членов группы, а также умение понимать кратковременные настроения или глубинные черты личности незнакомых людей».
Американский психолог Дэвид Векслер, разработавший собственные шкалы интеллекта для взрослых и детей, уделял в них внимание и социальному интеллекту. Он считал, что в его системе способность человека анализировать социальные ситуации измеряют задания на расположение картинок. Правда, социальный интеллект он считал лишь «общим интеллектом, примененным к социальным ситуациям». Это не единственная неоднозначная трактовка явления — в конце шестидесятых отдельные исследователи, например, предлагали расценивать его как способность манипулировать другими.
В России первой социальным интеллектом заинтересовалась социолог и психолог Маргарита Бобнева. Она подчёркивала, что общий уровень интеллекта не связан с социальным интеллектом напрямую — первый может способствовать развитию второго, но не гарантирует высокого социального интеллекта и не заменяет его.
Что такое социальный интеллект
Сегодня под социальным интеллектом подразумевают «набор способностей и навыков, с помощью которых мы разбираемся в социальных ситуациях». Дэниел Гоулман, американский психолог, научный журналист, один из самых известных современных исследователей явления и автор книги «Social Intelligence», описывает его как умение «соображать, что к чему в отношениях. Это подразумевает эмпатию, умение почувствовать, что испытывает другой человек, понимать его или её точку зрения и уметь легко и непринуждённо вести эффективную коммуникацию. Это подразумевает, что вы знаете, что испытывает человек, и действуете в соответствии с этим».
Гоулман выделяет две важные составляющие социального интеллекта: социальное восприятие (то есть то, как мы считываем информацию об окружающих) и социальные способности (то, как мы поступаем с этим новым знанием). В социальное восприятие, по словам Гоулмана, входит целый спектр навыков — от простейшей эмпатии, когда мы быстро считываем состояние другого человека, до эмпатической точности, когда мы разбираемся в его или её чувствах и мыслях, и социального познания — умения разбираться в сложных социальных ситуациях. Социальные способности вытекают из социального восприятия — это то, как мы действуем в обществе других людей, чтобы в результате общение было комфортным и эффективным. Это тоже целый спектр: как мы ведём себя в чужом обществе, как мы влияем на других людей, как взаимодействуем с ними на невербальном уровне.
Психотерапевт Эми Морин приводит более простые примеры. По её словам, социальный интеллект подразумевает, например, умение слушать собеседника и понимать, что он на самом деле пытается сказать, или умение поддерживать разговор с самыми разными людьми. Кроме того, Морин упоминает управление собственной репутацией — человек думает, какое впечатление производит на других, и работает над ним, при этом оставаясь верным себе. Она также отмечает, что люди с более высоким социальным интеллектом лучше спорят — слушают чужую точку зрения и изучают её, а не пытаются возвыситься за счёт собеседника.
Чем социальный интеллект отличается от эмоционального
Сегодня самые разные специалисты — от исследователей и учёных до эйчаров — говорят, как важно развивать навыки коммуникации. Но на этапе определения самих навыков возникают трудности: им сложно дать общее название, а граница между понятиями размыта, особенно если учесть, что многие из них появились совсем недавно.
С социальным интеллектом происходит похожий процесс. Его нередко связывают, например, с понятием эмоционального интеллекта. Американские психологи Питер Салоуэй и Джон Майер, которые ввели это понятие в 1990 году, определили последний как «способность отслеживать собственные и чужие эмоции, разграничивать их и использовать эту информацию для дальнейших размышлений и действий». Логично, что эмоциональный интеллект связывают с социальным: чтобы коммуникация была успешной, нам действительно нужно понимать, что чувствует собеседник и какие эмоции испытываем при этом мы сами. Сами Салоуэй и Майер признавали эту связь, но разграничивали понятия; при этом они отмечали, что эмоциональный интеллект — часть социального интеллекта.
Дэниел Гоулман в своей книге «Emotional Intelligence» 1995 года включил в понятие эмоционального интеллекта и социальные навыки. Однако уже в начале нулевых он признал, что это был поспешный шаг: «Как я позднее увидел, если свалить социальный интеллект в одну кучу с эмоциональным, это мешает по-новому и нестандартно смотреть на способность людей выстраивать отношения. Этот подход игнорирует то, что проявляется во время нашей коммуникации с другими людьми. Из нашего поля зрения выпадает „социальная“ часть интеллекта».
Ещё одно важное понятие, с которым нередко связывают социальный интеллект, — культурный интеллект, который обозначают аббревиатурой CQ. Понятие культурного интеллекта появилось благодаря Сун Ан — профессору менеджмента Наньянского технологического университета. В конце девяностых Сун Ан работала с международной командой программистов — довольно быстро обнаружилось, что несмотря на все знания и компетенции, программисты из разных стран сотрудничают неэффективно из-за культурных различий. Вместе с психологом, специалистом по индустриальной психологии Кристофером Ирли, Ан разработала теорию культурного интеллекта — «способности эффективно действовать в разнообразных культурных контекстах».
Культурный интеллект кажется близким к социальному: оба подразумевают, что нужно учиться более эффективной коммуникации. Тем не менее культурный интеллект подразумевает не общение в целом, а только его культурный аспект: желание узнавать больше о новых культурах, понимать, чем то, к чему вы привыкли, может отличаться от того, к чему привыкли другие люди, видеть различия и действовать, учитывая их и адаптируясь к ним.
Как развивать социальный интеллект
Логично, что многие пытаются работать над социальным интеллектом — он считается полезным и в обычной жизни, и, например, в работе. «Основная сложность этой темы в том, что мы привыкли относиться к наличию высокого эмоционального интеллекта как к некой норме, к которой все должны стремиться, а это далеко не так, — считает психотерапевт и автор телеграм-канала its okay Наталья Сафонова. — Социальные когнитивные функции включают в себя получение информации, её интерпретацию и формирование ответа на намерения, мнения, поведение других людей. Эти способности часто зависят от индивидуального устройства мозга. Например, мозг аутичного человека обрабатывает информацию иначе, нежели мозг нейротипичного человека — это становится причиной для различий в мышлении, восприятии, способах обработки информации и эмоциональной регуляции». Сафонова считает, что здесь можно провести сравнение со способностью к музыке: есть люди, от природы обладающие абсолютным слухом, а есть те, кому для точного воспроизведения мелодии нужно годами тренироваться. «В отличие от способностей к музыке, способность эффективно создавать социальные контакты принято считать абсолютной нормой. А сложности в социальной коммуникации часто считают отклонением — хотя с ними сталкиваются все в тот или иной момент жизни. Это становится причиной эйблизма, — считает психотерапевт. — Вопрос не в том, чтобы все стремились развить социальный интеллект, а в том, чтобы люди с разными коммуникативными стратегиями могли находить своё место в мире и обществе».
Тем, кто всё же хочет заняться развитием социального интеллекта, Наталья Сафонова советует решать задачи на социальный интеллект: «Например, можно обсуждать подобные вопросы на консультации у психолога или психотерапевта, потренироваться в терапевтической группе, в группе поддержки или роста самосознания». Психотерапевт советует стараться больше наблюдать за людьми и фантазировать, о чём они думают, чем живут. Она считает, что с этой задачей также могут помочь кино и сериалы, если при просмотре обращать особое внимание на коммуникацию между персонажами, пробовать угадать их эмоции, соотнести их поведение со статусом, социальным контекстом, обстоятельствами. «Любой популярный ситком подойдёт для этой задачи — здесь можно и учиться различать эмоции людей, и замечать паттерны их поведения, и учиться распознавать противоречия, которые становятся основой для шуток», — считает она.
Наблюдать за другими — один из самых частых советов о развитии социального интеллекта. Это касается и наблюдения за теми, у кого, на ваш взгляд, хорошо развит социальный интеллект (всегда можно попробовать повторить то, что, на ваш взгляд, у них хорошо получается), и просто внимательного отношения к собеседникам — так будет легче понять, что вам пытаются сообщить другие. Эксперты отмечают, что в этом случае может пригодиться активное слушание — привычка внимательно следить за нитью разговора, пытаться понять, что вам хочет сказать собеседник, и переспрашивать, если мысль не ясна.
Кроме того, эксперты советуют работать и над эмоциональным интеллектом. Например, можно наблюдать за собственными эмоциями и за тем, как меняется ваше общение с другими в зависимости от того, что вы испытываете. Если вы хорошо понимаете, что чувствуете, вам будет проще контролировать, как проявляются эти чувства — очень полезный навык для самой разной обстановки.
"Подумай, как трудно изменить себя самого, и ты поймешь, сколь ничтожны твои возможности изменить других." Вольтер